Эволюция памяти и понятия времени

Память представляется нам своеобразным действием, изобретенным людьми в

ходе их исторического развития, а главное, – действием, совершенно отличным

от обычного, автоматического повторения, которое составляет основу привычек

и навыков.

Чтобы лучше представить себе это специфическое действие и, что особенно

важно, его отличие от персеверативной тенденции, разрешите мне привести

пример, взятый из моей клинической практики: наблюдение за необычной

больной.

Речь пойдет о девушке 23-х лет, которую я буду здесь называть Ирен, с

явными признаками психопатии. У нее было ярко выраженное патогенное

прошлое. Ее отец, омерзительный алкоголик, кончил тем, что умер от белой

горячки. Мать, больная туберкулезом, страдала фобиями и навязчивыми идеями.

Она умерла как раз в начале нашего наблюдения, и не что иное, как ее

смерть, вызвала расстройства, о которых я собираюсь вам рассказать...

Мать была очень больна уже в течение долгого времени, и дочь ухаживала

за ней с безумным рвением и усердием. Кроме того, она работала, чтобы и

мать прокормить, и отца вином обеспечить. В результате, она не ложилась

спать в течение шестидесяти суток.

Смерть матери наступила ночью при самых печальных обстоятельствах. Отец,

как всегда, был совершенно пьян, он храпел где-то в углу. Его рвало.

Девушка была возле умирающей матери одна.

Когда смерть наступила, она не захотела это понять и принять. До утра

пыталась оживить труп. Несмотря на трагичность сцены, это было воистину

смешно. Девушка пыталась говорить со своей мертвой матерью, заставить ее

отвечать. Так как мать молчала, девушка бранила ее. Ей хотелось, во что бы

то ни стало заставить мать пить, глотать лекарства; она пыталась вытереть

ей рот, а он был полон крови и слизи. Она хотела его закрыть, а он

открывался и оставался открытым, – и она начинала сердиться. Ей показалось,

что ноги у матери лежат плохо, и она взобралась на кровать, чтобы поправить

их. В результате всех этих маневров труп упал на пол, и ей не удалось его

поднять. Она позвала пьяного вдребезги отца – он ничего не смог сделать.

Наконец, с огромным трудом, ей удалось поднять тело, и она продолжала

возиться с ним до утра.

Утром, отчаявшись, она пошла к своей тетке, на которую можно было

положиться и которую ей следовало позвать с самого начала. Девушка не

смогла сказать ей, что мать умерла. Тетка поняла, что произошло, только

придя домой к этой девушке. Она попыталась привести все в порядок и стала

готовить похороны. Девушка ничего не понимала в происходящем. Во время

похорон она отказалась дальше идти и все время исступленно смеялась.

Прошло несколько недель. Девушка не приходила в себя, и тетке пришлось

отвести ее в больницу. Рассказывая о ней, тетка сказала, что самым

странным, самым непонятным для нее симптомом было то, что эта смышленая

девушка – она действительно еще казалась смышленой – совершенно ничего не

помнила о смерти своей матери и не хотела поверить, что мать умерла.

Больная была девушкой воспитанной. Она хорошо говорила и не обнаруживала

никаких признаков психического расстройства. Когда с ней заговаривали о ее

матери, она терялась и отвечала: "Если вы очень настаиваете, я скажу вам:

"Моя мать умерла". Мне это повторяют целыми днями, и я это говорю сейчас,

чтобы не было никаких разговоров и расспросов. Но если хотите знать мое

мнение, то я не могу этому поверить. На это есть серьезные причины. Если бы

моя мать действительно умерла, то это произошло бы где-то в ее комнате, в

определенный день, я бы обязательно это увидела – ведь я не отходила от нее

и прилежно за ней ухаживала. Если бы она умерла, ее бы похоронили, и,

наконец, меня тоже повели бы на похороны. А похорон никаких не было. С чего

же вы взяли, что она умерла?".

Наконец, следовало одно очень интересное, с психологической точки

зрения, рассуждение... Она говорила: "Есть неопровержимое доказательство

того, что моя мать не умерла: я любила мою мать, я ее обожала и никогда с

ней не расставалась. Если бы она умерла, мне было бы очень грустно, я была

бы в отчаянии, я чувствовала бы себя одинокой и покинутой. А я ведь ничего

такого не чувствую; мне нисколько не грустно, я ее не оплакиваю. Значит,

она не умерла"...

Отдых, тщательный уход и беседы с больной привели к благополучному

исходу: Ирен вспомнила о смерти своей матери. Но нам удалось добиться этого

только по истечении шести месяцев. Теперь, если ее отводили в сторону и

спрашивали, что же случилось с ее матерью, – она начинала плакать и

говорила: "Не напоминайте мне об этих ужасных событиях. Это произошло одной

страшной ночью в нашей квартире, такого-то числа в июле. Моя мать

умерла"...

Она все вспоминает и может теперь сказать: "Мне очень грустно. Я

чувствую себя покинутой". Произошло полное восстановление в памяти,

сопровождающееся чувством.

Итак, мы можем сделать вывод, что первой отличительной чертой этой

больной является то, что поначалу она не помнит данного события, а по

прошествии шести месяцев она его вспоминает.

Если ограничиться вышеизложенным, подобный случай мог бы казаться

простым. Но, к сожалению, клинические наблюдения всегда сложны. У больной

был второй симптом, очень сложный для интерпретации и с медицинской, и с

психологической точек зрения. Время от времени, много раз за неделю, можно

было наблюдать следующую сцену: оказавшись в определенной ситуации – стоя

возле какой-нибудь кровати лицом к ней, в особенности же если эта кровать

была пуста, – больная начинала вести себя странным образом. Она пристально,

не отрывая глаз, смотрела на кровать, никого не слышала, не чувствовала

прикосновений и начинала ухаживать за кем-то, кто находился в кровати...

Воспроизведение трагических событий длилось три-четыре часа. Все это

кончалось, как правило, более или менее странным бредом о самоубийстве,

судорогами и сном.

Эта часто повторяющаяся сцена ставит нас в очень затруднительное

положение, так как ведь в конечном счете больная тщательно воспроизводила

все детали смерти. Воспроизведение это вызывает у нас мысль о памяти и мы

говорим: "В этот момент она помнит о смерти своей матери и даже слишком

хорошо помнит". Тогда возникает вопрос клинического характера: "Страдает

эта больная амнезией или нет? Есть у нее память или нет?" С одной стороны,

кажется, что у нее ее нет совсем, с другой, что она есть и при этом очень

яркая.

В клинике сочетание этих двух симптомов – симптома амнезии в речи и

симптома избыточной памяти, проявляющейся в действиях сомнамбулического

характера, – явление достаточно частое...

Связь этих симптомов очень тесная. Так, вспомним, что по истечении шести

месяцев, когда к больной вернулась память в речи, исчезли приступы

сомнамбулизма..

Но не будем пока заниматься вопросами, связанными с клиникой. Займемся

вот какой проблемой психологического характера: есть у этой больной память

или нет?

В предыдущей статье (посвященной разбору этого случая) я говорил, что в

приступах сомнамбулизма память появляется в форме "реминисценции" – если

говорить условно и сокращенно...

Теперь же я предлагаю называть вещи иначе и настаиваю на том, что в

первом случае, несмотря на реминисценцию, памяти совершенно нет. Настоящая

память начинается только спустя шесть месяцев, когда появляется полный и

складный рассказ. В реминисценции памяти нет. Что же такое реминисценция?

... Это точное, автоматическое повторение действий, которые она

совершала в ту трагическую ночь. Но мы все сталкиваемся с подобными

повторениями; наша жизнь полна ими. Когда мы встаем утром и умываемся, мы

повторяем одно за другим, во всех деталях, действия, совершаемые нами в

течение многих десятилетий. Мы – автоматы для повторения. И то же самое

происходит, когда мы едим, одеваемся. Привычки, тенденции к воспроизведению

– все это формы автоматического повторения действий. Все это принадлежит к

глубокому и примитивному механизму.

... Реминисценция характеризуется некоторыми особенностями, которые

решительно отличают ее от настоящего воспоминания, появления которого мы

добились через шесть месяцев лечения. Изложим же кратко эти различия...

Начнем с того, что реминисценция длится очень долго. Рассказывать

подобную историю три или четыре часа – абсурдно и непрактично в жизни.

Воспоминание, которое она мне потом рассказывает, длится полминуты: в

нескольких фразах она излагает все, что произошло. Это отличие в

длительности очень существенно, так как оно связано с другим важным

моментом: непрерывностью течения жизни. Воспоминание – это факт нашей

сегодняшней жизни, и оно не должно тревожить ее. Оно не должно угрожать ей

и подвергать нас всевозможным опасностям. Воспоминание должно быть частью

нашей жизни, с ней связанною, оно не должно мешать действиям, которые нам

нужно совершить в связи с сегодняшними обстоятельствами.

Реминисценция же Ирен совершенно не соответствует новым обстоятельствам.

Сцена, происходящая перед кроватью, никому не нужна, всех беспокоит и самой

больной доставляет разного рода неприятности. Это мешает ей работать, жить,

в частности спать...

Неадаптивность реминисценции легко демонстрируется тем фактом, что она

неизменна: в течении шести месяцев приступы реминисценции повторялись с

точностью до детали... Напротив, в последующем пересказе событий возможны

изменения, т. е. рассказ приспособлен к обстоятельствам.

Я заметил, в частности, что рассказ Ирен менялся в зависим мости от

того, был ли я с ней один или еще с кем-то... То есть существует адаптация

рассказа к наличной ситуации. Вот первое, очень существенное отличие.

Я считаю, что существует одно важное отличие и в плане социального

поведения. Полное воспоминание больной – это социальное поведение, имеющее

место в присутствии врача, который задает ей вопросы. Она рассказывает о

себе и в конечном счете просит о помощи, она просит поддержки, утешения и

плачет... Такое поведение в высшей степени социально...

Реминисценция, напротив, совсем не является социальным поведением.

Реминисценция, о которой идет речь, ни к кому не была обращена по той

простой причине, что больная никого не слышала, никому не отвечала и вела

себя во время этих приступов точно так же, как и когда бывала одна...

Данное отличие – по признаку социальности – ведет к еще более

существенному отличию. Воспоминание полезно, а полезность – с

психологической точки зрения – фундаментальная черта поведения. Мы не

делаем ничего бесполезного или же мы больны. Рассказ кому-то о смерти –

это, как я уже говорил, призыв о помощи. Реминисценция же – бесполезна...

И наконец, последнее отличие, на котором я настаиваю: реминисценция

происходит при определенных обстоятельствах, повторяясь автоматически в

условиях, при которых событие впервые произошло.

Я уже сказал, что у нашей девушки приступ реминисценции начинался, как

только она оказывалась перед пустой кроватью. Достаточно было посадить ее,

чтобы он не наступил. Что это значит?

Кровать, перед которой она находится, представляет собой кровать, в

которой умерла ее мать. Это одно из обстоятельств той трагичной ночи...

Реминисценция происходит под воздействием механизма, названного нами в

прошлой лекции restitutio ad integrum (Восстановление до целого (лат.)).

Это действие, которое полностью восстанавливается при наличии одного из

сопровождавших его обстоятельств.

Напротив, при полном воспоминании, которое появилось после шести месяцев

работы с больной, нет никакого restitutio ad integrum, сцена смерти не

воспроизводится вновь, она неполная... и нет ни одного из элементов той

ночи; комната другая, человек, расспрашивающий ее, тоже другой.

Наша больная отвечает на нечто весьма своеобразное. Она отвечает на

нечто такое, на что психологи до сих пор обращали недостаточное внимание:

она отвечает на вопрос. "Вопрос" означает действительно новый

психологический феномен. Это и не стимуляция, и не просто какое-либо слово

– это специфическое слово, вызывающее специфическую реакцию. У больной

возникает совершенно своеобразный феномен – феномен памяти.

Чтобы представить себе происхождение самого простого акта памяти,

вообразим племя дикарей, этих первобытных людей, описанных Леви-Брюлем,

которые все же уже являются людьми. Это племя воюет с другими племенами, и,

располагаясь лагерем, оно выработало привычку ставить часовых для защиты от

врага. Тот факт, что они ставят часовых, не так уж нас удивляет: этот акт

встречается уже у животных. Он существует у обезьян, сурков, серн и у

многих других животных...

... Когда серны или сурки ставят часового, они ставят его внутри лагеря,

так, чтобы он присутствовал в лагере. Это значит.., что члены группы видят

часового и могут его слышать...

Но наши дикари поступили необычно: они поставили часового на расстоянии

по крайней мере пятисот метров от лагеря – то, что называется "часовой на

изолированном посту". Пустяк, скажете вы? Напротив, это важно, это

чрезвычайно важно, так как люди племени теперь уже не видят часового и он

уже не видит своих товарищей. Они не только не видят часового, но они и не

услышали бы его, даже если бы он позвал на помощь. Что же происходит при

таких обстоятельствах? Часовой, находящийся за пятьсот метров от лагеря,

видит в нескольких шагах от себя неприятельские группы. При появлении

первых врагов у часового наблюдается серия знакомых нам реакций, которые я

называю реакциями восприятия: он защищается от этих первых врагов

нападением и бегством... Но эта реакция восприятия длится очень недолго,

так как сразу же в сознании часового возникает другой акт, другая мощная

тенденция: позвать на помощь... Но он этого не делает, потому, что, во-

первых, это было бы бессмысленно, так как его товарищи находятся очень

далеко и не могут его услышать; далее, это было бы опасно, так как шум

привлек бы только врагов, а не друзей.

Итак, часовому хочется позвать на помощь, но он останавливает это

желание в самой начальной фазе... Он бежит по направлению к лагерю..,

сохраняя в течение всей дороги это желание в начальной фазе. Он думает

только об этом, идя к лагерю. И как только он подходит к вождю, он зовет на

помощь, указывая в определенном направлении и говоря: "Враги там. Идти

нужно туда".

Странное поведение!.. Он находится среди друзей, врагов больше нет.

Почему он говорит о них? Это бессмысленно. Это уже не реакция восприятия,

это действие, не связанное ни с какой стимуляцией, вернее, связанное с

необычной стимуляцией, вопросительным поведением и вопросом вождя, который

говорит в конечном счете разными знаками – неважно, язык чего он

использует: "Почему ты вернулся? Что происходит?". Теперь часовой отвечает

на вопрос, а не на обычную стимуляцию.

Но действие тут же усложняется. Выслушав часового, вождь сразу же зовет

остальных; он хочет собрать свои войска и направить их против врага. Вождь

замечает, что часть войск не отвечает ему и все по той же причине: эта

часть отсутствует, она находится на другом конце лагеря. Тогда он

поворачивается к тому же часовому и говорит ему: "Иди на другой конец

лагеря и расскажи такому-то все, что ты только что рассказал мне, и скажи

ему, чтобы он подошел ко мне". Вождь дает ему поручение.